Человек человеку волк, а зомби зомби зомби.
Однострочник, выполненное для меня:
Т2-81 Гробовщик. Танцевать с трупом, целовать холодные губы.
Тонкие черты, сведенные судорогой скулы и несколько засохших капель крови на мраморно-бледном лице. Шаг, еще шаг, поворот, изящный наклон головы. Первые лучи утреннего солнца прибираются сквозь неплотно задернутые портьеры, падают на обнаженную грудь, пронзая своим свечением теперь уже навеки спящее сердце. Такое юное, такое жадное до жизни, пьянящих балов и красавиц, затянутых в тугие корсеты. Плавное покачивание в такт навеваемого промозглым ветром вальса, лёгкое соприкосновение наших губ. Наш последний танец, благословленный самой смертью.
__________
Т2-57 Клод/Алоис. Защищать от кошмаровЮный граф мечется на подушке, прядь волос прилипла ко лбу. И мечутся вокруг него, в полумраке, неясные липкие тени. Тени второй его прошлой жизни, предельно понятной, неспокойной и злой. Тени тянут к нему холодные пальцы, тени приобретают очертания, превращаются в лица, лица искажают похотливые усмешки, с уголков скалящихся ртов капает слюна. И струится красный шёлк, обжигая ледяными прикосновениями, струится и обвивается вокруг шеи, и сдавливает всё сильнее, сильнее, холодные пальцы, холодный шёлк...
Но тихонько скрипнет дверь, и мягкий свет канделябра рассеет полумрак, прогонит тревожные тени. Рука в белой перчатке осторожно коснётся искажённого мукой детского лица, проведёт по щеке, стирая выступившую слезу.
Он останется до рассвета. Будет ждать. Будет стеречь. Будет обращать кошмары в сладкие грёзы. Тёмно-синий мрак в тускло-золотой свет свечей. Прошлое... не в будущее, нет. Над будущим он не властен. В настоящее.
Ибо таков дворецкий рода Трэнси.
__________
Т2-24 Алоис. Разговаривать с отражением.По утрам Алоис Транси может корчить рожи перед зеркалом целых полчаса, перед торжественным приемом в своем поместье крутиться у оного, перемеряя все наряды в роскошном гардеробе, мучая капризами Ханну и Клода, всегда стоящих в стороне. А вечерами граф Транси устало садится в кресло и изучает гладкую поверхность, в которой отражается его собственное лицо. В комнату он никого не впускает, даже любимого дворецкого, не берет книг с полок, не перебирает обширную коллекцию различных шахматных фигур, выполненных как из дерева, так и из хрусталя, и не смотрит в окно на вечерний пейзаж, а просто разговаривает с человеком, по ту сторону зеркальной глади, разговаривает со своим отражением, высмеивая сам себя, сравнивая себя прошлого с собой настоящим., и не считает это глупым, совсем-совсем.
- Свет мой, зеркальце, скажи, - Алоис игриво проводит пальцами по зеркалу, подходя к излюбленному креслу-трону, сделанному специально по заказу Фаустуса для наследника Транси, - я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?
Увы, отражение в ответ молчит, но граф, кажется, хочет заставить его заговорить:
- Джим Маккен, - палец упирается в поверхность туда, где у настоящего Алоиса нос, - ничтожный, не способный ни на что, Джим Маккен, сломленный, раздавленный, смотри, смотри на меня, на себя, смотри, каким стал ты, каким стал я.
Отражение «Джим Маккен» снова не изрекает ни слова, продолжая копировать движения графа, блеск глаз.
- Говори, - ногти со скрежетом проводят по поверхности. – Говори же со мной! - звучит тишина, которая заставила графа Транси громко рассмеяться и широко, почти безумно растянуть губы в улыбке. – Не можешь. Конечно же, ты не можешь ответить мне! Ну и пусть, просто смотри, наблюдай за мной, за тем, как я отомщу за все, за нас, за тебя, Маккен и за меня, Алоиса Транси. Смотри, не отрывая глаз, смотри…
__________
Т2-23 Мэйлин/Ханна, причесывать и восхищаться волосами.Мейлин восхищалась волосами Ханны. По её мнению они были прекрасны. Не очень длинные, но и не короткие: их было приятно перебирать пальцами. Не ломкие или секущиеся, но и не очень густые: их было очень приятно расчёсывать.
В очередной раз, проводя расчёской по нежно-голубым прядям, Мейлин шептала:
- Ханна, какие у вас восхитительные волосы.
- Спасибо, Мейлин.
Не то, чтобы они были друг с другом в каких-то особых отношениях, просто Мейлин подсознательно ставила Ханну выше себя. Отчасти из-за великолепных волос.
Мейлин никогда не задумывалась всерьёз о своём фетишизме. Она просто вновь и вновь расчёсывала волосы Ханны. Одновременно что-то шептала Ханне, чуть касаясь её уха, на самом деле глубоко вдыхая запах её прядей.
Её глупые метания вознаграждались. После того, Как Мейлин, казалось, дотрагивалась до каждого волоска, концентрируясь на ощущениях на кончиках пальцев, Ханна целовала её.
Они не ставили друг друга в какие-то рамки, однако дальше поцелуев пока не зашли. Но даже во время сладких соприкосновений губ Мейлин обвивала Ханну руками, сцепляя и держала свои тонкие пальцы на её затылке, касаясь шелковых волос.
Автор - Sophie_
__________
Т2-70 Уильям|Нокс. "Я стриг газон у тетушки из дома напротив"Нокс, зайдя в дом, почему-то сразу же наткнулся на Уильяма, который что-то сосредоточенно смотрел в книге жнецов, одновременно сверяясь с часами.
- Где ты пропадал? Ты должен был забрать душу хозяина этого дома ещё полчаса назад!
- Я стриг газон у тетушки из дома напротив, - начал оправдываться Рональд.
- Зачем? Это не входит в наши обязанности!
- А что поделать? Старушка попросила последнее желание… И она была так мила со мной, что я не смог отказать, шеф.
Автор - Sophie_
__________
Т2-33 Грелль/Уильям. Завязывать галстук.
Уильям был очень педантичен в вопросах дресс-кода, поэтому в один прекрасный день всё же запихнул Грелля в костюм. Серый, колючий, тесный – Грелль очень глупо в нём смотрелся. Но, тем не менее, Уильям требовал его хотя бы в главном управлении, а на задания Грелль спешно переодевался.
Всё бы ничего, но проблема была не только в непрактичности костюма, Грелль не умел завязывать галстук. Поэтому в этот же прекрасный день Уильям мучился с Греллем, как можно аккуратнее завязывая узел.
Греллю это нравилось – смотреть как мучается шеф, тихонько хихикая, он мешал процессу и перекручивал галстук. И хотя сначала Уильям пытался вести себя спокойно, он всё же наорал на Грелля и чуть ли не пинком выставил его за дверь.
Ко всему этому надо было добавить лишь диалог:
- Пока, детка!
- Дорогой, на ужин сегодня чиликонкарне.
Но он, увы, не прозвучал.
Автор - Sophie_
__________
Т2-74 Ханна|Алоис. Тайком учить печь печенье.На кухне пахло... кухней. Смесью пряностей, нагретым маслом, вчерашним хлебом и немного - рыбой. Ханна у стола сосредоточенно замешивала тесто. Алоиз тихо, как мышка, подкрался к ней и дернул за косу. Ханна, не вздрогнув и не торопясь, обтерла руки, обернулась и церемонно поклонилась:
- Что угодно хозяину?
Алоиз надулся. Ханна всегда такая скучная!
- А что ты делаешь?
- Пеку печенье к обеду.
- Печенье? Из вот этого? - Алоиз указал на миску с полужидким еще тестом.
- Да, хозяин.
- А покажи! - Алоиз забрался на табуретку и выжидательно уставился на Ханну.
- Но, хозяин... - смутилась та, - это не занятие для лордов, Вам не пристало интересоваться такими вещами.
Алоиз ударил кулаком по столу и прошипел:
- А ты меня еще поучи, что я должен делать, - и с удовольствием глядя на сжавшуюся в ожидании наказания Ханну, сменил гнев на милость, - ну пожалуйста, пожалуйста, милая Ханна, я ничего не скажу Клоду, никто не узнает, и у тебя не будет неприятностей. А иначе - иначе неприятности непременно будут, и прямо сейчас.
Ханна повернулась к столу и слегка дрожащим голосом начала:
- Это тесто. Его делают из масла, яиц, муки...
Алоиз довольно усмехнулся. В конце концов, даже со скучной Ханной иногда можно весело поиграть.
За обедом Клод удивленно поглядывал на вазу с печеньем. Чуть в стороне от привычных звездочек, елочек, полумесяцев и корон лежали печенья-паучки - немного кособокие, но сделанные явно с большим чувством. Клод предпочел ни о чем не спрашивать.
__________
Т2-82 Уильям/Грелль. Писать письма и не отправлять. "Мне без тебя очень плохо"Ты в последнее время очень бледен. Ты не спишь ночами, да? Я не осмеливаюсь даже надеяться, что это из-за меня ты потерял сон, и не ешь ничего, и лицо твое стало бледным, а под глзамии залегли темные круги. Тебе нужно отдохнуть, иначе, ты станешь как и я, болезненно худ. Ты же любил во мне эту хрупкость, так что стало с той любовью теперь? Почему в коридорах ты толкаешь меня плечом, и прячешь взгляд , и не говоришь ни слова?
Почему ты не можешь первый написать мне и избавить от тех ночей, когда я вывожу нетрвердой рукой банальные слова - ах, пойми, сжалься, как ты можешь… Почему ты не можешь меня избавить от липокй тоски по прошлому, сожаления о невозможности будущего и ненависти к пустому настоящему, которые охватывают меня, когда я, перечитав, сжигаю желитоватые листки в пламени спиртвоки?
Остается лишь надеяться, что ты, прячась за внешней холодностью, страдаешь не меньше меня, и рано или поздно, не оттолкнешь меня, и твой взгляд не будет холоднее льда, и губы не будут сжиматься в тонкую нитку, когда ты меня видишь. Ведь мне без тебя очень плохо.
Олололо, текст 2~~~
В квартире горит свет. На кухне – верхняя лампочка, в комнате – маленькое бра. На кухне – тяжелое молчание, в комнате – скрип карандаша.
В квартире очередная размолвка.
“...пожалуйста, пойми, я не могу так. Я не могу. Откажись, откажись от меня пока ты сам еще в силах это остановить. Потому что я не смогу, Спирс. Ты слишком во мне. Ты не знаешь, на что ты идешь. Пожалуйста, побереги себя. Если не ради меня, то хотя бы ради самого себя. Я так не хочу. Пожалуйста, не мучь себя этими ссорами. Ты должен. Одумайся, я прошу тебя. Я всегда тебя просил. Я выстанывал это ненавистное “пожалуйста”, что так подходит к моему голосу, тебе в плечо, уже тогда я просил тебя – уйди. Ты не получишь того, чего бы хотел. Я уйду, исчезну, только пойми, что со мной будет хуже. Ты никогда не получишь повиновения, не со мной. Тебе только сейчас кажется все это забавным, но уходи, покуда сам цел. Как только ты попробуешь меня ущемлять в чем-то – заново, опять – я сорвусь. Ты разочаруешься, увидев как бессменная актриса теряет свой образ и плачет, пряча лицо в ладонях. Убирайся. Убирайся к черту!
Мне без тебя очень плохо...”
Скрип половиц. Рука автоматически сжимает карандаш. Шаги у самого порога. Пальцы тянутся к бумаге. Тихий вздох. Написанные строки сжимаются, мнутся от прикосновения, лист хрустит с особой чувствительностью. И властный, уставший голос Спирса убивает тишину.
-Ты дурак, Сатклифф.
Т2-81 Гробовщик. Танцевать с трупом, целовать холодные губы.
Тонкие черты, сведенные судорогой скулы и несколько засохших капель крови на мраморно-бледном лице. Шаг, еще шаг, поворот, изящный наклон головы. Первые лучи утреннего солнца прибираются сквозь неплотно задернутые портьеры, падают на обнаженную грудь, пронзая своим свечением теперь уже навеки спящее сердце. Такое юное, такое жадное до жизни, пьянящих балов и красавиц, затянутых в тугие корсеты. Плавное покачивание в такт навеваемого промозглым ветром вальса, лёгкое соприкосновение наших губ. Наш последний танец, благословленный самой смертью.
__________
Т2-57 Клод/Алоис. Защищать от кошмаровЮный граф мечется на подушке, прядь волос прилипла ко лбу. И мечутся вокруг него, в полумраке, неясные липкие тени. Тени второй его прошлой жизни, предельно понятной, неспокойной и злой. Тени тянут к нему холодные пальцы, тени приобретают очертания, превращаются в лица, лица искажают похотливые усмешки, с уголков скалящихся ртов капает слюна. И струится красный шёлк, обжигая ледяными прикосновениями, струится и обвивается вокруг шеи, и сдавливает всё сильнее, сильнее, холодные пальцы, холодный шёлк...
Но тихонько скрипнет дверь, и мягкий свет канделябра рассеет полумрак, прогонит тревожные тени. Рука в белой перчатке осторожно коснётся искажённого мукой детского лица, проведёт по щеке, стирая выступившую слезу.
Он останется до рассвета. Будет ждать. Будет стеречь. Будет обращать кошмары в сладкие грёзы. Тёмно-синий мрак в тускло-золотой свет свечей. Прошлое... не в будущее, нет. Над будущим он не властен. В настоящее.
Ибо таков дворецкий рода Трэнси.
__________
Т2-24 Алоис. Разговаривать с отражением.По утрам Алоис Транси может корчить рожи перед зеркалом целых полчаса, перед торжественным приемом в своем поместье крутиться у оного, перемеряя все наряды в роскошном гардеробе, мучая капризами Ханну и Клода, всегда стоящих в стороне. А вечерами граф Транси устало садится в кресло и изучает гладкую поверхность, в которой отражается его собственное лицо. В комнату он никого не впускает, даже любимого дворецкого, не берет книг с полок, не перебирает обширную коллекцию различных шахматных фигур, выполненных как из дерева, так и из хрусталя, и не смотрит в окно на вечерний пейзаж, а просто разговаривает с человеком, по ту сторону зеркальной глади, разговаривает со своим отражением, высмеивая сам себя, сравнивая себя прошлого с собой настоящим., и не считает это глупым, совсем-совсем.
- Свет мой, зеркальце, скажи, - Алоис игриво проводит пальцами по зеркалу, подходя к излюбленному креслу-трону, сделанному специально по заказу Фаустуса для наследника Транси, - я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?
Увы, отражение в ответ молчит, но граф, кажется, хочет заставить его заговорить:
- Джим Маккен, - палец упирается в поверхность туда, где у настоящего Алоиса нос, - ничтожный, не способный ни на что, Джим Маккен, сломленный, раздавленный, смотри, смотри на меня, на себя, смотри, каким стал ты, каким стал я.
Отражение «Джим Маккен» снова не изрекает ни слова, продолжая копировать движения графа, блеск глаз.
- Говори, - ногти со скрежетом проводят по поверхности. – Говори же со мной! - звучит тишина, которая заставила графа Транси громко рассмеяться и широко, почти безумно растянуть губы в улыбке. – Не можешь. Конечно же, ты не можешь ответить мне! Ну и пусть, просто смотри, наблюдай за мной, за тем, как я отомщу за все, за нас, за тебя, Маккен и за меня, Алоиса Транси. Смотри, не отрывая глаз, смотри…
__________
Т2-23 Мэйлин/Ханна, причесывать и восхищаться волосами.Мейлин восхищалась волосами Ханны. По её мнению они были прекрасны. Не очень длинные, но и не короткие: их было приятно перебирать пальцами. Не ломкие или секущиеся, но и не очень густые: их было очень приятно расчёсывать.
В очередной раз, проводя расчёской по нежно-голубым прядям, Мейлин шептала:
- Ханна, какие у вас восхитительные волосы.
- Спасибо, Мейлин.
Не то, чтобы они были друг с другом в каких-то особых отношениях, просто Мейлин подсознательно ставила Ханну выше себя. Отчасти из-за великолепных волос.
Мейлин никогда не задумывалась всерьёз о своём фетишизме. Она просто вновь и вновь расчёсывала волосы Ханны. Одновременно что-то шептала Ханне, чуть касаясь её уха, на самом деле глубоко вдыхая запах её прядей.
Её глупые метания вознаграждались. После того, Как Мейлин, казалось, дотрагивалась до каждого волоска, концентрируясь на ощущениях на кончиках пальцев, Ханна целовала её.
Они не ставили друг друга в какие-то рамки, однако дальше поцелуев пока не зашли. Но даже во время сладких соприкосновений губ Мейлин обвивала Ханну руками, сцепляя и держала свои тонкие пальцы на её затылке, касаясь шелковых волос.
Автор - Sophie_
__________
Т2-70 Уильям|Нокс. "Я стриг газон у тетушки из дома напротив"Нокс, зайдя в дом, почему-то сразу же наткнулся на Уильяма, который что-то сосредоточенно смотрел в книге жнецов, одновременно сверяясь с часами.
- Где ты пропадал? Ты должен был забрать душу хозяина этого дома ещё полчаса назад!
- Я стриг газон у тетушки из дома напротив, - начал оправдываться Рональд.
- Зачем? Это не входит в наши обязанности!
- А что поделать? Старушка попросила последнее желание… И она была так мила со мной, что я не смог отказать, шеф.
Автор - Sophie_
__________
Т2-33 Грелль/Уильям. Завязывать галстук.
Уильям был очень педантичен в вопросах дресс-кода, поэтому в один прекрасный день всё же запихнул Грелля в костюм. Серый, колючий, тесный – Грелль очень глупо в нём смотрелся. Но, тем не менее, Уильям требовал его хотя бы в главном управлении, а на задания Грелль спешно переодевался.
Всё бы ничего, но проблема была не только в непрактичности костюма, Грелль не умел завязывать галстук. Поэтому в этот же прекрасный день Уильям мучился с Греллем, как можно аккуратнее завязывая узел.
Греллю это нравилось – смотреть как мучается шеф, тихонько хихикая, он мешал процессу и перекручивал галстук. И хотя сначала Уильям пытался вести себя спокойно, он всё же наорал на Грелля и чуть ли не пинком выставил его за дверь.
Ко всему этому надо было добавить лишь диалог:
- Пока, детка!
- Дорогой, на ужин сегодня чиликонкарне.
Но он, увы, не прозвучал.
Автор - Sophie_
__________
Т2-74 Ханна|Алоис. Тайком учить печь печенье.На кухне пахло... кухней. Смесью пряностей, нагретым маслом, вчерашним хлебом и немного - рыбой. Ханна у стола сосредоточенно замешивала тесто. Алоиз тихо, как мышка, подкрался к ней и дернул за косу. Ханна, не вздрогнув и не торопясь, обтерла руки, обернулась и церемонно поклонилась:
- Что угодно хозяину?
Алоиз надулся. Ханна всегда такая скучная!
- А что ты делаешь?
- Пеку печенье к обеду.
- Печенье? Из вот этого? - Алоиз указал на миску с полужидким еще тестом.
- Да, хозяин.
- А покажи! - Алоиз забрался на табуретку и выжидательно уставился на Ханну.
- Но, хозяин... - смутилась та, - это не занятие для лордов, Вам не пристало интересоваться такими вещами.
Алоиз ударил кулаком по столу и прошипел:
- А ты меня еще поучи, что я должен делать, - и с удовольствием глядя на сжавшуюся в ожидании наказания Ханну, сменил гнев на милость, - ну пожалуйста, пожалуйста, милая Ханна, я ничего не скажу Клоду, никто не узнает, и у тебя не будет неприятностей. А иначе - иначе неприятности непременно будут, и прямо сейчас.
Ханна повернулась к столу и слегка дрожащим голосом начала:
- Это тесто. Его делают из масла, яиц, муки...
Алоиз довольно усмехнулся. В конце концов, даже со скучной Ханной иногда можно весело поиграть.
За обедом Клод удивленно поглядывал на вазу с печеньем. Чуть в стороне от привычных звездочек, елочек, полумесяцев и корон лежали печенья-паучки - немного кособокие, но сделанные явно с большим чувством. Клод предпочел ни о чем не спрашивать.
__________
Т2-82 Уильям/Грелль. Писать письма и не отправлять. "Мне без тебя очень плохо"Ты в последнее время очень бледен. Ты не спишь ночами, да? Я не осмеливаюсь даже надеяться, что это из-за меня ты потерял сон, и не ешь ничего, и лицо твое стало бледным, а под глзамии залегли темные круги. Тебе нужно отдохнуть, иначе, ты станешь как и я, болезненно худ. Ты же любил во мне эту хрупкость, так что стало с той любовью теперь? Почему в коридорах ты толкаешь меня плечом, и прячешь взгляд , и не говоришь ни слова?
Почему ты не можешь первый написать мне и избавить от тех ночей, когда я вывожу нетрвердой рукой банальные слова - ах, пойми, сжалься, как ты можешь… Почему ты не можешь меня избавить от липокй тоски по прошлому, сожаления о невозможности будущего и ненависти к пустому настоящему, которые охватывают меня, когда я, перечитав, сжигаю желитоватые листки в пламени спиртвоки?
Остается лишь надеяться, что ты, прячась за внешней холодностью, страдаешь не меньше меня, и рано или поздно, не оттолкнешь меня, и твой взгляд не будет холоднее льда, и губы не будут сжиматься в тонкую нитку, когда ты меня видишь. Ведь мне без тебя очень плохо.
Олололо, текст 2~~~
В квартире горит свет. На кухне – верхняя лампочка, в комнате – маленькое бра. На кухне – тяжелое молчание, в комнате – скрип карандаша.
В квартире очередная размолвка.
“...пожалуйста, пойми, я не могу так. Я не могу. Откажись, откажись от меня пока ты сам еще в силах это остановить. Потому что я не смогу, Спирс. Ты слишком во мне. Ты не знаешь, на что ты идешь. Пожалуйста, побереги себя. Если не ради меня, то хотя бы ради самого себя. Я так не хочу. Пожалуйста, не мучь себя этими ссорами. Ты должен. Одумайся, я прошу тебя. Я всегда тебя просил. Я выстанывал это ненавистное “пожалуйста”, что так подходит к моему голосу, тебе в плечо, уже тогда я просил тебя – уйди. Ты не получишь того, чего бы хотел. Я уйду, исчезну, только пойми, что со мной будет хуже. Ты никогда не получишь повиновения, не со мной. Тебе только сейчас кажется все это забавным, но уходи, покуда сам цел. Как только ты попробуешь меня ущемлять в чем-то – заново, опять – я сорвусь. Ты разочаруешься, увидев как бессменная актриса теряет свой образ и плачет, пряча лицо в ладонях. Убирайся. Убирайся к черту!
Мне без тебя очень плохо...”
Скрип половиц. Рука автоматически сжимает карандаш. Шаги у самого порога. Пальцы тянутся к бумаге. Тихий вздох. Написанные строки сжимаются, мнутся от прикосновения, лист хрустит с особой чувствительностью. И властный, уставший голос Спирса убивает тишину.
-Ты дурак, Сатклифф.